(Ривьера, 1925–1928 годы)
Утром на подносе в гостиной Сару и Джеральда ждали два белых конверта. В одном было приглашение от профессора Сержа Воронова на обед.
В другом – коротенькое извинение от Фицджеральда:
«Друзья, простите, я вел себя, как последняя свинья!»
Сара вздохнула. Письмо означало примирение. А она уже настроилась немного от Фицджеральдов отдохнуть.
– Заедем к ним? Мы все равно собирались в Ниццу, это по дороге. – Джеральд не мог долго злиться.
За это тоже Сара его любила. Легкий характер – большая редкость. Может быть, даже слишком легкий. Джеральд несся по жизни на своем обаянии, как на паруснике, казалось, его ничто не может глубоко задеть. Иногда она думала – даже ее измена.
Почему-то сегодня эта мысль ее уязвила.
– Я от них устала. Они оба очень странные. И Скотт ужасно слюнявит мне щеку, когда лезет целоваться, – начала Сара.
Но на этот раз милосерднее оказался Джеральд.
– У них и правда тяжелые времена, – сказал он, распахивая дверь в сад и делая вид, что не расслышал последнюю фразу. Утренняя свежесть ворвалась в дом вместе с нежным запахом пионов: они доверчиво тянули головы к молодому солнцу, забыв, как безжалостно оно будет поджаривать их в полдень. – Скотт тут со мной откровенничал. Зельда не может забыть свое… гм… увлечение, Скотт не может забыть, что оно у нее было. И оба несчастны. Он не в состоянии писать.
– Скотт не в состоянии писать, потому что все время пьян, а работает только трезвым, – проворчала Сара, завязывая пояс на шелковом халате. – Эрнест прав – он убивает свой талант. Но если ты так хочешь… Что ж, примем их снова. Все-таки Фиц – самый выдающийся писатель современности.
Джеральд кивнул. Из этой пары ему больше хотелось видеть у себя Зельду. Но зачем говорить об этом жене?